Эдгар Джрбашян

Интервью с Эдгаром Тиграновичем Джрбашяном (1930 г. рождения) и Рубеном Тиграновичем Джрбашяном (1934 г. рождения) длительностью 100 минут было записано 10 января 2014 г. в Ереване. Интервьюер – Арутюн Марутян.

Эдгар Джрбашян – кандидат технических наук, заместитель директора Научно-исследовательского института водных проблем и гидротехники по научной части. Рубен Джрбашян –  доктор геолого-минералогических наук, академик НАН РА, был директором Института геологических наук НАН РА (в настоящее время советник директора и заведующий отделом региональной геологии и вулканологии). Основным собеседником был Р. Джрбашян, время от времени делал дополнения Э. Джрбашян.

Тигран Аршакович Джрбашян (рис. 10/1-10/3)  родился 9 ноября 1889 г. в Ване[1]. Начальное образование получил в Эрзруме, в школе Арцнян (1896-1902), среднее – в Ване, в гимназии Ерамян (1902-1906), и в Тифлисе, в гимназии Нерсисян (1908-1912). После окончания последней в 1913 г. он возвращается в Ван и назначается преподавателем в центральную гимназию Айказян. Именно здесь, получив педагогическое крещение, он решил всю свою дальнейшую деятельность посвятить образованию и культуре. Среди учеников Т. Джрбашяна в Ване был Агаси Ханджян, ставший в дальнейшем активным государственным и партийным деятелем в Армении.

В 1915 г., во время июльского отступления из Вана, Тигран с родителями, сестрой и братом эмигрировал в Восточную Армению. В 1915-18 гг. Тигран занимался педагогической деятельностью сначала в Аштараке, в школе-приюте, затем, после переезда с семьей в Тифлис, в школах-приютах при местном Айказяновском  благотворительном обществе и школе Нерсисян.  Он преподавал математику, физику, химию, естествознание. В 1917-20 гг. Т. Джрбашян учится в Тифлисском закавказском университете и одновременно работает в кабинете минералогии Политехнического института. В 1920 г. он как хороший студент получает стипендию Погоса Нубара, едет в Париж и поступает в Сорбоннский университет, затем переводится в Парижский минералогический институт, который кончает в 1925 г. и получает звание горного инженера-минералога. Тигран свободно владел французским, английским, русским языками. Одновременно Т. Джрбашян работает также в Парижском  естествоведческом музее под руководством известных геологов – академика А. Лакруая, профессоров Э. Оги и П. Боннея и становится действительно блестящим специалистом. При защите дипломной работы получает приглашение работать от эфиопского дипломата, от которого, однако, отказывается, мотивируя это тем, что он должен вернуть своей родине и народу всё то, что он получил за годы учебы в Париже.

В конце 1925 г. Т. Джрбашян возвращается в Ереван и уже в начале следующего года поступает на работу в Ереванский государственный университет как преподаватель геологии, кристаллографии и минералогии.  За короткое время ему удается создать кабинет кристаллографии и минералогии, кристаллографическую мастерскую, он принимает участие в подготовке кадров. В 1934 г. он назначается первым деканом географо-геологического факультета, созданного при его активном участии, и заведующим кафедрой геологии. В 1935 г. ему присваивается звание профессора (рис. 10/6). Он составляет программу лекций по общей геологии (рис. 10/7), армянский словарь геологических терминов, переводит специальную литературу по геологии. Эта работа, однако, осталась незавершенной и до нас не дошла. В 1935-37 гг. Т. Джрбашян свою научно-исследовательскую работу продолжает в Геологическом институте Армянского филиала Академии наук СССР (АрмФАН) (ныне Институт геологических наук НАН РА) как научный сотрудник и руководитель Котайкской геологической экспедиции. Джрбашян вместе с основателем института известным геологом О. Карапетяном были одними из основателей геологической службы республики. Проф. Джрбашян был первым исследователем-ученым, который изучaл неметаллические полезные ископаемые Армении, в его отчетах имеются обширные сведения о проявлениях и месторождениях соли, пемзы, перлита, мрамора, серы, горючих сланцев, трепелов, барита, обсидиана, самоцветов, песчаников и проявлений вулканических шлаков на территории Армении. Прогнозы Т. Джрбашяна относительно огромных запасов высококачественной соли в прилегающем к Еревану районе стали основой для дальнейшей промышленой эксплуатации. На основе его открытий были созданы и действовали “Арагац-перлит”, “Армянские самоцветы”, “Диатомиты”, целый ряд предприятий по производству гипса и строительных материалов (рис. 10/4, 10/5).

В 1927 г. Т. Джрбашян женился на Элбис Тиграновне Карасеферян (1909-1986), чья семья также эмигрировала из Вана. Элбис рано потеряла родителей и сестру и с братом Арташем жила в Тифлисе. Брат работал, а Элбис училась в школе.

Молодая  семья получила квартиру в здании Армянского комитета помощи (ныне ул. Абовян 29, во дворе здания Армэнерго на перекрестке улиц Абовян и Исаакян). Там жили и многие другие представители интеллигенции: Дереник Демирчян, Ваан Миракян, Наири Зарьян, Рубен Зарян, Микаел Манвелян. Эдгар вспоминает, что “во время землетрясения [19]36 г., при колебаниях, жившие этажом выше нас Микаел Манвелян и Наири Зарьян приходили, стучались в дверь и уточняли – если отец был дома, значит, опасности нет”.

Рубен добавляет, что отец по поручению правительства читал по 2-3 лекции в день в Доме культуры, знакомя ереванцев с причинами землетрясения и первыми необходимыми шагами для защиты от них, чем как-то успокаивал народ.

30 августа 1937 г., завершив полевые работы, Т. Джрбашян возвращается из Гарни. Эдгар рассказывает: “Отец всю жизнь мечтал отвести меня в школу, но это не осуществилось”. 31 августа ночью он был арестован. Эдгар продолжает взволнованно: “Я опоздал в школу и был наказан. При обыске взяли несколько книг и всю переписку, которую он вел со своими зарубежными коллегами, всемирно известными учеными… Помню в связи с арестом отца состояние нашей квартиры. После ночного обыска была каша. Взяли также фотоаппарат отца, который, видимо, кому-то понравился. А в акте не записали[2]”.

По словам Рубена, “отец никогда не занимался политикой, ни в какой партии не состоял, был уважаемым человеком… Обвинялся в том, что учился во Франции и значит – иностранный шпион[3]”. Эдгар замечает: “Умер здесь, в подвалах НКВД[4], спустя 15 дней после ареста[5]. Нам так сказали в министерстве юстиции”. Рубен продолжает: “О приговоре решения нет. Обвинялся в том, что он иностранный шпион. В чем проявился шпионаж? Нет какого-либо доказательства или обоснования[6]. В 1930-х отец был также советником Агаси Ханджяна по вопросам минералогии. Ханджян высоко ценил его, уважал и прислушивался к его советам. И конечно, это сыграло свою роль в его аресте. Сразу после ареста нас выдворили из квартиры, выставили вон”. Эдгар добавляет: “Этим домом завладела семья по фамилии Мнеян. Был заведующим отделом в ЦК. Они зарились на наш дом… Наша квартира была трехкомнатная, в центре… Жильцы дома столько говорили им: как, мол, вы не постыдились, жить стали здесь (рассказывает сдерживая слезы), что этот дом на самом деле горел под их ногами, оставили, ушли. Когда нас выдворяли из дома, очень обидели маму, вплоть до оскорбления. Мол, осторожнее, не испортьте пол, когда грузчики выносили наши вещи.  Уже новые хозяева распоряжались в квартире – они пришли, а нас потом выселили, то есть в их присутствии выносили наши вещи из дома”.

Продолжает Рубен: “Мы уже втроем до [19]57 г., 20 лет, жили по найму, на улице Пушкина, на месте нынешнего Дома журналистов, где в одном большом дворе жили 20-30 семей. Там выросли, окончили школу и институт. И в 19[57] г., когда было построено здание по адресу Московская 8, как семья репрессированного получили там двухкомнатную квартиру. На этаже под нашей квартирой как репрессированные получила квартиру ещё одна семья, Даниелянов, а в соседнем подъезде также семья Ордуханянов”.

Братья вспоминают: “В первое время нашей жизни на улице Пушкина отношение к нам было недоброжелательное, нас называли “детьми врага народа”, но со временем отношения нормализовались. Маму очень уважали, она была очень организованной и сдержанной женщиной. Она окончила биологический факультет Ереванского государственного университета и до конца жизни работала в Медицинском институте преподавателем, была доцентом”. Примечательный случай вспоминает Эдгар: “В Медицинском институте она не имела права претендовать на должность доцента, потому что биография не была чистой [согласно представлениям того времени]. После реабилитации отца я как-то (тогда ректором Медицинского института был Эмиль Габриэлян, тоже сын репрессированного) пошел к нему, сказал: “Эмиль джан, твой отец вернулся, а мою мать почему обижаете?”… Помню (рассказывает сдерживая слезы), он сказал: “Вот что, брат, придешь и плюнешь мне в лицо, если за несколько дней не решу этот вопрос”. И через два дня выделил дополнительное место доцента, и мама по конкурсу заняла это место”.

Эдгар учился в в школе имени Крупской, а Рубен – Дзержинского. Рубен вспоминает: “В школе знали о том, что мой отец репрессирован, но со стороны товарищей и учителей дискриминации не чувствовал, хорошо относились. В нашем классе учились сыновья многих должностных лиц, уважаемых людей, с которыми мы дружили, ходили к ним домой. Наверное, их родители знали, но никогда не препятствовали нашей дружбе, из-за чего я всегда был им благодарен. Помню случай, связанный с школьными годами. Я кончал школу в [19]52 г., когда отец ещё не был реабилитирован. Как-то директор школы вызвал маму и меня, сказал: “Рубику медаль дать не можем, не имею права, – и добавил, –  ничего, пойдет, поступит, выучится…”” Между тем Эдгар получил серебряную медаль.

Продолжает Рубен: “Я поступил на геологический факультет Ереванского государственного университета, хотел продолжить дело отца. В студенческие годы также проблем не было. В то время на факультете преподавали бывшие студенты отца. Они с большой теплотой и уважением вспоминали отца (рис. 10/8, 10/9, 10/10), и это заставляло меня учиться хорошо, я даже был ленинским стипендиантом.

Июнь [19]49 г. я, конечно, хорошо помню, еще и потому, что наша семья избежала ссылки. Почему? Потому что в нашем дворе жил бывший военный разведчик, который в эти годы работал в КГБ. Аршак. Он пришел и сказал нашей матери, что “ночью не надо оставаться дома, уйдите из дому куда-нибудь”. И мы в эту ночь ушли из дома. Удивительно, но нам помог человек, работавший в таком месте. Не знаю, приходили к нам ночью или нет. Но помню, что вечером вдоль всей улицы стояла колонна грузовиков. И в [19]49 г. забрали семью одного ученика из нашего класса. Мы уже окончили школу, когда они вернулись.

Да, в [19]49 г. в газетах ничего не написали, как будто ничего не было. Не помню, обсуждали мы эти вопросы в классе или нет, но позже, в студенческие годы, особенно после смерти Сталина, эти вопросы обсуждали. Однако, когда собирались с друзьями у нас дома и болтали лишнеe на политические темы, мать всегда говорила, что всё слышат, всё будет записано, знайте, жаль вас, вы должны жить. Так что будьте очень осторожны. Об отце мама, конечно, рассказывала, каким честным и добрым человеком он был, как предан был работе, как относился к коллегам и студентам.

Отца реабилитировали в [19]55 г. Он был одним из первых, кого реабилитировали. Его делом занимался русский полковник. Справку о реабилитации, да, имеем.

Смерть Сталина была воспринята неоднозначно. В обществе были разные подходы. Одни очень сильно переживали, беспокоились, думали, что будет в будущем? как будем жить? страна без вождя погибнет и тому подобное, плакали. Но в нашей семье плача и воплей не было, помню, мать только сказала: “Избавились!””.

Понятие “культа личности” в двух словах оценить, наверно, невозможно. У народа сформировалась огромная всеобщая атмосфера страха. В подобных условиях многие, поправ все нормы морали, дискредитируя и клевеща, старались самоутвердиться в обществе. В то же время у людей преобладало чувство зависти. С помощью клеветы и обвинений на местах ликвидировали людей, занимали их должность и положение, не имея соответствуюших знаний и возможностей. Система сверху  внедряла эту идеологию в мышление людей различными путями: вы делаете большое дело для пользы нашей родины, и ради этого должны быть уничтожены все недостойные люди. Ужасно, что подобный образ мыслей повсеместно стал натурой, стилем жизни людей, а подобная система стала очень жизнеспособной. И так было не только в Армении, а во всём Советском Союзе. Было необязательно, чтоб дело осуществлялось только силами чекистов, КГБ, это было вовсе неважно.

Самым ужасным, конечно, было чувство страха, которое превратило людей в рабов, в существа, совершенно лишенные самостоятельности. Этим страхом были заражены все слои общества.

В последние годы ценности как будто изменились, идеологический партийный (коммунистический) элемент уступил место, к сожалению, идеологии только денег. Я вижу, что образ Сталина в последнее время пробуют снова возродить. Люди не осмотрительные, с узким кругозором, например, связывают с его образом только сдержанность, строгость, как и отсутствие расточительства и коррупции. Они не хотят углубляться и вспоминать о ГУЛАГе с его нечеловеческими жестокостями и уничтожением десятков миллионов невинных людей. Недопустимо это чем-то оправдывать, предавать забвению. По поводу того, вспоминают ли o [19]37 и [19]49 гг., замечу, что да, по армянскому телевидению  лишь иногда говорится об отдельных лицах, личностях. Исследований, анализирующих насилие, совершенное против своего народа, как явление, его осуждения не имеется. Я во всяком случае не видел.

Откровенно говоря не знаю, как можно использовать опыт прошлого, чтобы избежать в наши дни возможности повторения подобных явлений. Да, мы рассказали нашим детям об их дедушке, о [19]37 г., их знания обо всём  этом смутные, они это, несомненно, трудно представляют.

Я даже не представляю, неужели возможно повторение [19]37 или  [19]49 гг.? Хотя предугадывать очень трудно, мир меняется так быстро, что не можешь понять. Я думаю, что атмосфера страха в нашем обществе до сих пор не исчезла полностью.

Да, в [19]88 г. мы как будто избавились от этого, но такое пробуждение, наверно, долго не длится. Просто мы его результаты не оценили и не сумели развить. Пробуждение этих годов создало для развития нашего народа все предпосылки, но, увы, не получилось. Мы не извлекли никаких уроков из нашего [19]88 г. и побед в Карабахской войне. Доказательство тому, к сожалению, – ход развития нашей независимой республики за последние 22 года и ее нынешнее состояние.