Рудик Карамян

Историю Рудика Еремовича Карамяна (рис. 2/1) записал 10-го июня 2012 г. в Капане и представляет в сокращенном варианте Арутюн Марутян.

Рудику Ереми Карамяну 65 лет ( 1947 г. рожд.), он является уроженцем деревни Карабаба Азербайджана (бывший Зангеланский район, ныне- Ковсаканский район НКР), граничащей с Армянским ССР близ деревни Агарак. С 1950 г. его семья проживает в Капане. В деревне (Карабаба) была армянская церковь, а население вплоть до 1968 г. было исключительно армянским.  Рудик учился в капанской средней школе, окончил капанский строительный техникум, работал в Каджаранстройтресте в качестве старшего товароведа, был участником Карабахской войны. Ныне является пенсионером.

История, рассказанная Рудиком, повествует о Бале Петровиче Мелик-Карамяне (рис. 2/2), брате его бабушки. Он родился в 1896 г., получил образование в Шуши, затем поступил на работу в качестве управляющего к дяде, нефтедобытчику Манучару Авакову, в Баку. По заверению Рудика, в разные времена у него работали Ст. Шаумян, А. Микоян, А. Вышинский (1935-39 гг. – Генеральный прокурор СССР, 1949-53 гг. – министр иностранных дел). Б. Мелик-Карамян внес свой вклад в восстановление капанских рудников. Как-то раз он по делам отправился из Баку в Тифлис, и это по времени совпало с убийством Агаси Ханджяна, первого секретаря ЦК КП(б) Армении.

Возвращаясь на поезде в Баку, Бала Петрович рассказывает об этом событии оказавшемуся с ним в одном купе станционному смотрителю какой-то азербайджанской станции, сказав: “Ханджян ведь не дурак, чтобы себя убить”[1]. А на одном из полустанков в вагон поднимаются четверо в гражданской одежде, останавливаются напротив купе Мелик-Карамяна и азербайджанца, и, обращаясь к Бале Петровичу, говорят по-русски: “Гражданин, Вы арестованы”[2]. Судят его в Баку, “десять лет ему дают, да и то благодаря тому, что его жена едет в Москву, доходит до Вышинского, [а тот], мол, тут Берия замешан, боюсь я. И через [посредничеством] Вышинского дают ему десять лет. Ссылают в Сибирь, до [19]42-ого года. Одного. Потому как до того он объяснил жене, что, якобы между нами никакой связи нет, ну, официально они разводятся. А фамилию сына, чтобы его не притесняли, он меняет на Мелик-Парсаданян (девичья фамилия жены – А.М.). Жена его врачом была,  оставила все, уехала с сыном в Ленинград. Во время войны, в блокаду в Ленинграде была, а сын его стал капитаном первого ранга, полковником[3] (капитан первого ранга, что равносильно званию полковника сухопутных войск- А.М.). Но связь друг с другом всегда сохранялась. Сюда [Капан] и сын, и жена приезжали. А он [Бала Петрович] после того, как отсидел [после освобождения], женился во второй раз на одной осетинке. В [19]42-ом году, когда рассматривают его дело во второй раз (жена опять идет к Вышинскому), его снова ссылают, на поселения (арм. – «ազատ աք­սոր», пер.-“свободная ссылка”)”. А местом ссылки становится родная деревня Карамяна – Карабаба. При посредничестве  влиятельных знакомых он переводится на капанский комбинат и до конца жизни, до 1973 г., работает поставщиком ОРС [отдел рабочего снабжения]. “Его дело [Бала Петровича] вновь пересматривают во времена Хрущева, реабилитируют – ни за что сидел. Ну что он сделал?! Ничего, ничего не сделал, за одно предложение поплатился”.

Рудик пробует провести параллели между 1960-70-ыми годами и нашим временем. Он вступил в ряды компартии во время армейской службы, в 1968 г.: “ну, по правде говоря, уже потом начали за деньги [парт]билеты продавать, это стало, как сказать, как бы торговлей. Я, конечно, не говорю, что все у коммунистов неправильно было, но уже в конце  каждый пытался урвать свой кусок (арм. – «ամեն մարդ իրա թայփաներով, բանով»), как сейчас. Почти все также. В те годы, когда коммунисты наживались, то ещё слегка было [сдерживались]. Тогда справедливее было, чем сейчас. Тогда ты мог встать, сказать: что ж ты делаешь?! А сейчас кто что может сказать, как скажет, так ему и ответят, мол, давай, пошел, иди-ка отсюда.

В [19]37-38 годы, вот тогда на самом деле насилие было. То же самое и сейчас, ну, та же история. Почему то же самое?! Тогда, правда, хватали, сажали, а теперь финансово… разорить могут. Работы нет, житья нет. … Сейчас свободно говорим, что вздумается, то и говорим – и это свобода. Тогда боялись и слово сказать. [Теперь] Партии когда приходят, митинги устраивают, те, у кого работа есть, боятся [участвовать]. Ну а тот, кто не работает, ему-то чего бояться [смеется], свободно участвует. А кто работает, боится выйти. Каков страх? Начальник сказал, мол, если вдруг увижу там, уволю с работы. То-то же, из-за работы боятся, ну а если работы у кого нет,  так чего ему бояться. Ну что ему, не как раньше же ведь?! Да, бывали случаи, когда по этой причине людей с работы увольняли. Ну, чисто технически так устраивают, что вроде ничего [не понимаешь истинную причину]…  [19]37-38 годы если показывают [по телевизору], так пусть и себя покажут – что они-то вытворяют. То, что про прошлое показывают, это тоже, конечно, нужно, почему бы и нет?! Ну, о том, что несправедливость была. Многих невинных людей забрали, погубили. Нет, молодые многого об этом не знают. Но сто-олько людей есть, что даже [и не интересуется]. Почему? Невежество это, знаний-то ведь нет.

            Кто был виновен в событиях 1937-го и 1949-ого годов? Все тот же народ. А я скажу, почему. Шибко Сталин знал, или Берия шибко знал, что мой дед это говорил? Кто донес?! Он при турке об этом сказал, тот и донес в милицию, так и пошло [информация распространилась]. В то время вообще [в целом] боялись, ходили, доносили, продавали [сдавали]. Еще как продавали [сдавали]. Ну, в то время даже отец с сыном боялся о таком говорить. То-то же, рассказывали же нам: отец с сыном боялись друг рядом с другом о таком говорить. Режим так сделал, что отец и сын разговаривать боялись. Это режим сделал. Так оно и было. А сейчас того страха нет, свобода же: свободно говорим, даже критикуем… Раньше скажешь что [покритикуешь] – схватят, посадят, пропадешь. Теперь если и говорят [критикуют], то на сказанное либо не обращают внимания, либо с работы увольняют, либо премию не выдают. Ну, вот и всё. Можно сказать, что методы давления изменились, но само давление осталось”.

---