Володя Мартиросян

Беседа с Володей Самсоновичем Мартиросяном (1950 года рождения) (рис. 1/1, 1/2, 1/3) длительностью в 128 минут была записана в Капане, 8-ого июня 2012 г. Беседу проводил Арутюн Марутян.

История Володи в каком-то смысле уникальна и вместе с тем – типична и характерна. В советские времена сослали и затем, в 1937-ом г., расстреляли его деда (по отцовской линии), Алексана Костандяна. Брат деда, Исак, также был расстрелян в 1937-ом г. Сослали его отца, Самсона Мартиросяна. Сослали и затем, в 1937-ом г., расстреляли дядю (брата матери), Ананию Хачатряна (рис. 1/4, 1/5, 1/6). Передадим слово Володе.

Дед мой был командиром роты. Командиром роты у Нжде. 14 лет служил в царской армии. Участвовал в войне [Первая мировая], получил два Георгиевских креста, потом вернулся в деревню. Когда он вернулся в деревню, тогда уже смутные времена были. У Нжде в каждой деревне было по командиру роты, то есть командиру маленькой вооруженной группы этой деревни… Там [в обвинительном заключении] написано “за обеспечение  бандитов продуктами питания”. Какие бандиты? То солдаты были, из других мест пришедшие. А потом, когда Нжде уехал, он остался – не уехал в Персию[1]. И к тому же, они, кстати говоря, в те времена владели порядочным состоянием. Скот содержали: баранов, мулов, коров. … В [19]28 году уже пошло, держи-хватай. Начались аресты. Сослали его в Ташкент. Письма оттуда писал, то-сё. Связь была. Отец говорит, что писал, чтобы он не приезжал, мол, если приедешь – поймают, лучше я сам детей возьму, мы приедем. Дед говорит, мол, нет. Приезжает, год, что-то около того, остается, а в [19]37 году снова забирают. Ему тогда 64 года было. В сентябре или октябре то ли [19]36, то ли [19]37 года забрали его [деда], меньше, чем через два месяца – Исака, не прошло и двух месяцев, уже в [19]38 году, 13-ого февраля – забрали отца. …Дед так и не вернулся. Его расстреляли в течении недели. В Горисе, в [19]37-ом году (рис. 1/7).

После того, как забрали деда, единственным кормильцем семьи был мой отец, потому забрали и его. Конечно, после ареста отца, опять разгромили весь дом, все, что было: ну, зерно, всякого такого немного, скот – все отобрали. Вот наши и остались босыми. А нас называли “чуждые” (арм. անհարազատ-неродной). “Чуждый” значит против государства: нам не разрешалось ходить на собрания, ни в чем мы не могли участвовать. Ну, как будто враги, что-то типа того, “чуждый” – то есть неродной, чужой.

Отца забрали, он 10 лет отсидел (рис. 1/8, 1/9). Отец рассказывал, что в тюрьме они говорили, мол, возьмите нас тоже на войну, Родину защищать. Не взяли, говорит. С [19]43-ого до [19]47-ого года – пять лет он был в Норильске. А до того он был в Воркуте, во Владивостоке был, на Новой Земле был. Говорит, они до 45 градусов мороза работали, больше 45-и – не работали. На Новой Земле метели были, они здание строили, протянули толстую веревку: казарма–столовая–туалет, ходили, держась за нее. Ветер, говорит, валил с ног, отпустишь веревку – у-ууу, уже [лишь] летом, на расстоянии нескольких километров кости твои и отыщут. Говорит, на Новой Земле до 72-х градусов мороза бывало.

В [19]37-ом году забрали отца, в [19]39-ом году Мазры не стало. Мать (рис. 1/10) моя перебралась в Шишкерт: ни дома, ничего не было, в тонире… В тонире, знаете, да, хлеб пекут, сутки, а может и двое суток тепло сохраняется, детей там и устроила[2]. Есть нечего было, ходила, у того, у этого просила, тесто делала, работала, чтобы троих детей прокормить. Четыре ребенка у нее было: три дочери и сын. Одна из дочерей умерла в возрасте 4-5 лет. Мать так и жила, потом, когда она в колхозе работала, сарай один старый был, выдали ей, чтобы она там жила. Может, скажем, немного и помогали. А так, кто-то боялся, кто-то не мог, кто-то не хотел. Мы в школу ходили. Но брата моего сняли с четвертого класса, мол, иди, становись чабаном, пастухом. Хочешь жить – иди в колхоз, в пастухи! Хочешь есть – иди туда. С четвертого класса брата сняли, отправили в пастухи. На шесть месяцев, зимой… шли туда, где Кура впадает в Аракс. На шесть месяцев  шли. Брат рассказывал, кто там был: дети побывавших на войне, дети арестованных, 10-12-летие. Голодные, холодные, без воды, в сырости.

Отец вернулся в [19]47-ом, умер в [19]81-ом году. И потом, я не видел слез на глазах отца. Он свое выплакал, столько всего пережил, должно быть – я слез на его глазах не видел. Так он и прожил, в конце даже доволен был, что дети у него были, внуки. Радовался… (рис. 1/11, 1/12)

В те времена так и было: если государство находит, что ты враг, значит и деревенские тебя не принимают, и вправду относятся как к врагу – брат к брату в гости не ходил, ты представляешь себе это? Не ходил! Считал врагом! Брат собственного брата считал врагом. Если государство посчитало, что ты враг, значит ты враг. Народ этот, это у них в голову вбито было. Очень немногие протягивали руку родным. Одни боялись, другие и вправду считали, что ты враг. Родственник родственника мог бросить [не содействовал, не помогал].

Думаю, было бы верно рассекретить архивы. Нет, вражды бы не было. Во-первых, людей этих не стало, нет их. Просто интересно будет узнать. Деревенские-то все знают [доносчиков]. Знают, кто это делал, кто был причиной и почему. Рассекретить будет правильно. Ну, чтобы знали. Я уверен, генетика – это такая штука, что передается потомкам[3]. Теперь какая-то часть их [доносчиков] потомков может прикидываться патриотами, говорить так, но наследственность – это другое: пятьдесят – плюс, а остальная часть: пятьдесят – минус, как следствие окружения. Я так считаю. Если сейчас будет та же власть [как раньше], эти “пятьдесят плюс” сработают. Также, по подобию своих дедов. Сейчас тоже есть вещи, как развитая форма 37-ого года.

Об этой теме [СМИ] совсем не говорят. Нужно говорить! Нужно, чтобы стало уроком, уроком для современного поколения. Чтоб проводили параллели, чтобы сегодня, к примеру, когда на митингах снимают [видео], это же фактически еще одна разновидность всё тех же [преследований], еще одна разновидность предательства.