Нина Овсепян

Вы получали письмо от папы?

Двухчасовая беседа с Ниной Овсепян, жительницей города Горис, имела место 11 июня 2012 г. Историю записала Грануш Харатян.

Нину Овсепян (фото 39.1. Нина Овсепян рассказывает отрывки из истории своего отца, Николая Осипова, и своей жизни, относящиеся к репрессиям. Фото Г. Харатян, 2012 г.), ее часто называют также Осиповой, по той фамилии, по которой ее отца, Николая Осипова, знали в начале двадцатого века в Зангезуре. Нина Овсепян-Осипова отца своего не помнит. Она родилась в 1929 г., и ей было всего полтора года, когда ее отца арестовали и очень скоро расстреляли по приговору суда. Нина была долгожданным ребенком. У ее родителей почти 25 лет не было детей, и уже никакой надежды не было, что будет. Счастливому отцу, однако, не было дано воспитывать своего долгожданного единственного ребенка. Деятельность Николая Осипова во второе десятилетие двадцатого века, как вообще деятельность всех действующих лиц на этой территории, часто пересекалась с Нждэ, Андраником. Согласно семейной истории Нины Овсепян, Николай Осипов полностью разделял программу Нждэ – защитить Зангезур от турок, однако в отличие от Нждэ у него не было антибольшевистских настроений или, по крайней мере, он не выражал их. Нина Овсепян предполагает, что причиной ареста и расстрела отца должны были быть личное общение с Нждэ и  Андраником и дружественное к ним отношение. Все, что знает Нина Овсепян о судьбе своего отца, – это собственные предположения более позднего времени, а не сведения, взятые непосредственно из источников. После расстрела отца мать остерегалась рассказывать дочери что-либо о нем, с одной стороны, боясь, что невинный ребенок может где-нибудь сказать что-то неосторожное, с другой стороны, оберегая ребенка. Нина долгое время просто знала, что отец умер. «Когда я была маленькой, мама очень боялась произносить имя отца. Когда я хотела о чем-то спросить, она замолкала, боялась». Все, о чем рассказывала мать дочери, – это невинные рассказы о его безграничной любви к дочери. «Мама рассказывала, говорила, что он каждый день ставил меня на пол и делал черточки на стене, каждый день отмечал черточку на стене, проверял, как я расту. Или каждый вечер поднимал меня к потолку, тогда на праздники под потолком вешали связки яблок, чтобы я играла с яблоками, сорвала яблоко. Только о таком рассказывала мама».

Все, что Нина Овсепян рассказала о своем отце, – это скорее сведения, по каплям собранные в зрелом возрасте от разных людей, чем законченный рассказ. «Мой отец был очень преданным народу деятелем. Столько книг написано о моем отце, столько статей, за рубежом его даже назвали Бисмарком Зангезура. Моего отца повели расстреливать в ущелье у Гориса, ущелье Шорин называется. Когда вели расстреливать, он сказал: прошу, проезжайте мимо нашего дома, в вашем сопровождении зайду повидать ребенка. Ведь 25 лет детей не было! Перед расстрелом сказал: дайте взглянуть на ребенка. Не разрешили. Когда привели в ущелье Шорин (рис. 39.2. Ущелье Шорин близ Гориса, где был расстрелян отец Нины Овсепян Николай Осипов. Фото Г. Харатян, 2012 г.), никто не хотел стрелять. Говорили, что у  всех, кто должен был стрелять, из глаз текли слезы. Он видел, что никто не хочет расстреливать, все со слезами на глазах отворачивают лица. Был там среди них азербайджанец по имени Дживаншир. Дживаншир жил долго, бежал отсюда во время карабахской войны. Все они не хотели стрелять и отдали оружие этому Дживанширу, чтобы Дживаншир стрелял. Отец сказал: “Я не хочу покинуть этот мир от пули азербайджанца, возьмите у него, пусть стреляет кто-нибудь из вас. Не бойтесь”. Не только его расстреливали, была целая группа. Потом какие-то дожди пошли, гробы открылись, тела всплыли на поверхность воды. Дед с материнской стороны ночью тайком пошел, в том же ущелье вырыл яму, похоронил. У него фактически нет могилы… (фото 39.3. Участок у Гориса, называемый ущелье Шорин, где у отца Нины Овсепян, Николая Осипова, «фактически нет могилы». Фото Г. Харатян, 2012 г.)

…Я не знала, что отца так несправедливо расстреляли. Один случай нас потряс. Я была в 4-м классе, сидели на уроке, в дверь класса постучали, учительница открывает двери и выходит, потом подходит ко мне, говорит: не бойся, не бойся, давай выйдем, но ты не бойся. Открыли двери, видим –в дверях стоит милиционер.  И вдруг этот милиционер начинает: детка, не бойся, я тебя в одно место отведу, потом приведу, оставлю в классе. Я заплакала. Он отвел меня прямо к начальнику милиции. Начальник милиции очень хорошо меня принял, ничего грубого, спрашивает у меня, говорит: получаете письма от папы? Я говорю: мой папа умер. Он говорит: а от кого вы получаете письма? Я говорю: не знаю. Он говорит: мама не говорила, что твой папа жив, что твой папа должен приехать? Я говорю: нет, папа умер. Вот это произвело на меня сильное впечатление. Потом рассказала маме, бедная женщина была в ужасе, тряслась от страха, ноги дрожали. И без того вечно тряслась, когда я в школу ходила.

Моя мать была второй внучкой крупного бакинского нефтепромышленника Цатурова. Цатуров был из Караунджа, был добрым человеком, многим помог, дал образование. (см. также историю Жени Мовсисян из Караунджа). Старшим был сын, мой дядя, доктор Минасян, Минас Аветисович, все его знают, он был известным врачом, согласно  печатным источникам он был врачом в отряде полководца Андраника. Дед, Цатуров, для получения образования отправил его сначала в Германию, потом в Женеву, он вернулся в Горис. Потом его сослали, но в каком году, точно не знаю.   Дядя 10 лет был в ссылке, после чего жил в Махачкале. Когда мать скончалась, я была школьницей. Была уже в 8-9 классе, уже взрослой была. Дядя после смерти мамы приехал в Горис, чтобы вырастить меня [это должно было быть в 1943-44 гг.]. Здесь его назначили главным врачом больницы, и мы вместе жили в одной комнате, потому что после смерти отца наш дом выставили на торги. Не дом, а имущество – мебель, домашнюю утварь вынесли на аукцион, продали, а дом некто, кого в Горисе называли джанджал [ленивый] Манги, стращая мать, отнял у нее. Он поселился в этом доме, а мы с мамой остались на улице. У мамы было четыре брата, после того как отняли дом, она жила в доме одного из братьев. Потом, после смерти матери, меня воспитывал и заботился обо мне другой дядя, Минас Аветисович…

В школе меня в ряды комсомола не приняли.  Сказали: ты ребенок неродственного. Потом, когда я стала работать в библиотеке, наши сотрудники, мои друзья, уговаривали, чтобы я вступила в партию, но я не вступила. Не хотела вступать не потому, что я думала, что мой отец предатель. Таких идей не имела. Я не хотела из-за обиды, что меня пока в комсомол не приняли.  Было внутреннее чувство, что и туда меня не примут. Я стала комсомолкой в 27 лет. Такого не бывало, все становились комсомольцами в школе. Я до сих пор сохранила комсомольский билет.

(фото 39.4. Комсомольский билет Нины Овсепян)

После того как отца расстреляли, часть родственников со стороны отца бежали в Москву, там изменили фамилию. Нас называли Бягун Осеп, наш род, мы имеем связь с теми Бакунцами. Когда отца расстреляли, они бежали в Москву и изменили фамилию на Бягунц, чтобы не быть ему родственниками.

Теперь все это в прошлом. Мы снова вернулись к старым героям, к тем людям, за знакомство с которыми расстреливали, ссылали. Но сейчас, странное дело, происходит другое: чтобы возвысить Нждэ, принижают Андраника, или чтобы возвысить Андраника, принижают Нждэ. Так вот.»

фото 39. 5. Участок у Гориса, называемый ущелье Шорин, где в 1937-38 гг. были расстреляны и так и не похоронены многочисленные жертвы политических репрессий из Гориса и Капана. Их кости долгие годы обнажались после таяния снегов и сносились ручьями. Фото Г. Харатян, 2012 г.

[nggallery id=10]