Грануш Хачатрян

История Айка Навасардяна

Беседа состоялась  в деревне Цав Сюникского марза, длилась полтора часа. В беседе принимали участие супруги Лендруш Агаджаня, 1935 г. рождения, и Грануш Хачатрян, 1935 г. рождения, а также житель деревни Шикаох Андраник Маргарян.

Беседу проводила Грануш Харатян седьмого июня 2012 г. в доме супругов в деревне Цав.

Грануш Хачатрян (фото 32.1) родилась в деревне Срашен, в 1958 г. вышла замуж за Лендруша Агаджаняна и переехала в Шишкерт. Впоследствии из деревни Шишкерт они перебрались в Цав. Рассказывают о преследовании мужа сестры отца Лендруша, Айка Навасардяна. Сокращения: Л – Лендруш Агаджанян, Гр – Грануш Хачатрян, АМ – Андраник Маргарян, ГрХ – Грануш Харатян

Эти события произошли в Шишкерте. Муж сестры отца Лендруша Агаджаняна, Навасардян Айк, в детстве и отрочестве вместе со своими родителями жил в России, получил там образование и затем вернулся на родину, работал железнодорожным инженером на участке Капан – Иджеван. Был грамотным, приятным в обращении, работящим человеком, пользовался большим уважением у окружающих. «В 37 то ли 36 году судили этого человека… Председатель колхоза его засудил. Понятия не имею, в чем была причина»,  – рассказывает Лендруш Агаджанян. Его жена, Грануш, предполагает, что его судили на общей волне судебных разбирательств над дашнакцаканами: «…они не были коммунистами, они были членами дашнакцутюна».  Основываясь на обсуждении с тремя рассказчиками, можно прийти к выводу, что все, кто не проявлял явной симпатии к коммунистам, становились подозрительными и предположительно считались дашнакцаканами. Л: «Его обвиняли в антигосударственности. Не знаю, что он сделал, но в любом случае задержали его именно под этим предлогом». Что на самом деле известно рассказчикам, так это то, что Айк Навасардян не сразу вступил в колхоз. Гр: «Ну, его [Лендруша] бабушка рассказывала, что во время коллективизации несколько семей не коллективизировали. Не приняли. Они не хотели вкладывать свое имущество в коллектив… Через некоторое время, правда, уже согласились и вступили в коллективное хозяйство… С такими людьми во всех деревнях были разногласия. В Срашене, Шикаохе, во всех капанских деревнях… больше всего в Мазре… Многих людей преследовали – и как кулаков, и как дашнакцаканов… Преследовали и в конце сослали». Супруги, однако, считают, что на самом деле этот человек кулаком не был, а стал жертвой предательства родного брата. Л: «Я, вот, слышал, что родной брат его предал… Мне тетка рассказывала, что Вардан ее мужа предал… То есть пошел показания дал, что, мол, антигосударственный он, ну,  не знаю, всякие такие вещи слышал, что брат его предал… Он был таким видным человеком, вот брат и завидовал этому… Убрал, ну. Потом его дети так и не стали общаться с дядей».

После ареста отца шестерых детей семья оказалась в крайне затруднительном положении. Председатель колхоза, согласно семейной памяти рассказчиков, приказал, чтобы никто не помогал семье арестованного, «семья должна помереть с голоду», и даже приставил к их дому караул. Бабушка детей тайно по ночам носила еду оставшейся без мужа матери шестерых детей. Л: «Бабушка моя рассказывала, что они ночью, часа в два, три ходили, собирали там-сям. А тете моей бабушка говорила:  оставляю там-то, а ты пораньше пойдешь, возьмешь. Тайком помогали». Даже мать помогала семье своей дочери тайком, поскольку если бы об этом стало известно, ее бы обвинили в помощи семье дашнака, антигосударственного человека, а это считалось достаточно серьезным обвинением. Обвинили бы на самом ли деле их за помощь или нет, супруги не знали, однако в семье все были в этом уверены, потому что об этом объявил председатель колхоза. АМ добавляет: «Ну, а бесчестным людям что? Если в человеке совести нет, добра в нем нет… Родственник этот председатель нам».

После устранения отца семейства все тот же председатель колхоза заставляет старшего сына семьи, 18-летнего Бабкена, пойти в пастухи (пасти колхозных овец). «Местный пастух в тот вечер… в деревне какой-то партийный совет был, ну, а этот пастух, наверное, партийный был, должен был на совет идти. Когда он приходит в деревню, отправляет своего сына туда, к стаду. У него винтовка “Мосина” была, заряженная. Отдает ее сыну, не говорит даже, что она заряжена… А парень говорит: «Бабкен, ты на винтовку смотри, а я щелкну». Молодые, ну. Бабкен смотрит, а он прямо в лоб… Всю голову разнесло… году в 38-39 произошел случай… Парень умер, отвели мула, положили на него тело, привезли в деревню. В итоге даже уголовное дело завели на убийцу. Отец его пару дней на работу не выходил. Председатель приходит, встает, решительно зовет: Арутюн, чего на работу не ходишь? А тот говорит: “Ну, человека того, что убили, не рискую теперь из дому выходить”. [Председатель] говорит:  “Что, какого-то дашнакского выродка убили, теперь на работу ходить не будешь?”»

Сам председатель колхоза, сыгравший значимую роль в аресте Айка Навасардяна, по словам моих собеседников,  «остался на свободе. Потом какая-то история случилась, и его посадили. Он здание какое-то в те годы построил, когда председателем был, всё только деревенские “работали”, ну, камни там, цемент, машины-то не было, всё на спинах таскали, носили, строили. И потом за народный труд, за эксплуатацию людей… ну, мы слыхали, что это стало причиной. Была ли другая причина, я не знаю. Посадили, на три года посадили… Потом вернулся в деревню. Попросил лекарство от глистов у фельдшера, ну, а фельдшер и дал ему, но сказал, мол, физическим трудом не занимайся, иди ложись. А тот пошел и начал пахать, быками, взял плуг, пахали [с одним чабаном], а чабан тот чувствует, что слишком легко, оборачивается, видит, мертв этот человек. Так рассказывали, а правда это или нет, не знаю, рассказчики делают смутные намеки о возможной мести.  Ну, прабабка наша, женщины эти рассказывали, вот мы и слышали».

Уже повзрослевший сын Айка Навасардяна в дальнейшем предпринял попытки понять причины ареста и, возможно, расстрела отца. Как вспоминают супруги, «в деревню приехал какой-то человек, ну, я не знаю, когда, в каком именно году. В сельсовете были какие-то документы, приехали, достали эти документы и обнаружили, что на этого человека был какой-то донос, что-то там про чуждость государству. Не знаю, что там, как, но несколько человек подписались под этим… Якобы они свидетельствуют, что этот человек- чуждый. Потом позвали некоторых из них, сказали: это твоя подпись, а это твоя, а те сказали, мол, нас заставили, мы и подписали, мы люди неграмотные, не читали, да и не знали, что там написано. Нас вызвали, мол, подпиши бумагу, вот мы и подписали. Букв эти люди не знали».

Супруги не знали, как именно односельчане и деревенские власти относились к остальным семьям, считавшимся «чуждыми», «дашнакскими», «антисоветскими»: «ну, эти-то были наши родственники, вот мы о них и знаем, об остальных не знаем… О них нам бабка рассказывала, прабабка, а об остальных у нас сведений нет, какое к ним отношение было, что делали». Мои собеседники постоянно ссылались на свой возраст, указывая, что у них нет собственных воспоминаний о событиях тех лет и что знают об этом лишь со слов своей бабушки, а в деревне о событиях того периода особо не говорили.

[nggallery id=2]